Наранхо К. - Гештальт–терапия отношение и практика атеоретического эмпиризма

Кроме того, необходимо коснуться природы суперэго, что может быть полезным. Как вам известно, суперэго интерпретировалась Фрейдом как величина интроективная. Первой концепцией суперэго было: «Мы должны относиться к себе так, как нас первоначально создали.» Затем наиболее уважаемый учитель Фритца Перлса сформулировал другую интерпретацию суперэго: суперэго есть результат идеализации наших ранних стратегий в совладании с окружающим. Мы идеализируем кротость, мы идеализируем крутость, мы идеализируем холодность и так далее. В целом мы делаем добродетели из наших стратегических нужд.

Я хочу предложить вам еще один взгляд на суперэго: совершенно совместимый и внутренне присущий и интро-ективным, и стратегическим взглядам. Считаю важным отметить: можно сказать, что обвинитель по своей сути является способом нашей самозащиты, то есть в этом плане самосозидающий родитель. Итак, суперэго на самом деле желает помочь. Обвинитель деструктивен только в том, что не принимает во внимание реальность ситуации всего индивида. Обвинитель командует обвиняемому, чтобы все немедленно стало по-другому, что невозможно. Но в глубине души он желает помочь.

Большая часть из того, что происходит во время эффективной Гештальт-терапии, может рассматриваться как трансмутация энергий.

Обычно процесс напоминает изгнание бесов, где акт экспрессии служит для того, чтобы внести осознание в глубинную мотивацию, находящуюся под внешней, мотивацию, являющуюся органичной, внешне же истолковывающуюся превратно. То же относится и к, так сказать, предопределенности суперэго при успешной терапии. Короче говоря, его, суперэго, «обвинительный», деструктивный аспект может быть изведен, когда осознается его глубинное намерение в виде самосозидающего родителя, т.е. помогающего союзника.

Я пришел к этому, вчитываясь в брошюру аргентинского психотерапевта Норберто Леви, озаглавленную «От Самоотречения к Самоподдержке». Он хорошо развивает эту идею трансмутации энергии, трансмутацию самоотречения до тех пор, пока она не становится достаточно «интеллигентной», чтобы стать первоначальным намерением. Идея представлена в виде рисунков или, точнее, двумя наборами рисунков, которые я здесь привожу. На первом рисунке человек выходит из дома на работу с портфелем, он так торопится, что аж пот струится из всех его пор, часы за ним показывают, что ему следует поторопиться. Затем он в автобусе, окруженный столь же несчастными людьми. Потом он показан на работе со своим шефом, который тычет ему пальцем. Следуют другие, такие же эпизоды, пока он не попадает домой и не ложится в кровать спать и видит сон. Ему снится, что он на пляже с прекрасной девушкой . Ему снится, что он за своим столом и указывает на что-то своему подчиненному. А потом наступает момент, когда его снящаяся сущность глядит вниз и видит его спящее тело... заглядывает в него... и видит содержание всех предыдущих картинок. Он видит, как уходит на работу, едет в автобусе, видит себя за рабочим столом, заваленным бумагами. Ему настолько это омерзительно, что он стреляет в того парня там, внизу. На последнем рисунке у человека на кровати из виска струится кровь.

Здесь у нас смысл «пыточной игры» обвинителя, как назвал ее Фритц. Тут боль, и мы хотим избежать ее. Мы создаем прекрасный образ себя в воображении, который не страдает, который совсем другой,— этс; фальшивая, но замечательная идентичность. И вот эта грандиозная, горделивая идентичность — наш двойник — смотрит сверху вниз на реальность индивида, она ему не нравится, и он становится либо самоубийцей, либо хроническим убийцей.

На другой картинке показано, как кто-то проваливается в колодец, сильно ударяется, старается выбраться. Напрасно. Он снова падает и опять ударяется. Теряет сознание. К нему приходит видение. В видении к нему является кто-то на помощь.Кто-то с его внешностью хочет спасти его, лежащего на самом дне колодца показывает ему то, что на картинке выражено не словами, а рисунком колодца с боковым ходом. Он приходит в себя. «Ага!» Подымается и находит привидевшийся ему лаз. И через узкий проход поднимается наверх.

Психологически тождественная сущность — «эго—идеал», если так вам больше подходит — является альтер-эго главного героя в обоих случаях (хотя в первом выполняет роль репрессанта), в контексте принятия переживания являясь «самопомогающей».

Другую часть гештальтного коллажа, который я представляю вашему вниманию, я описал Джо по телефону как «Гештальт, Медитация и Вожделение». Не знаю, насколько мне удалось все передать. О медитации и Гештальт-тера-пии говорить можно много. Точно так же можно многое сказать и о Гештальте и вожделении. Это интересная полярность, медитация и вожделение. Медитация вне желаний — это концентрация, которая без необходимости здесь не требуется, чтобы что-то было так, а это по-другому. Вожделение же, наоборот, вызывает интенсификацию желаний, даже, можно сказать, прославление желаний. Об этой полярности можно думать двояко. Одной из ее сторон можно приписать положительную характеристику: «Медитация — это хорошо: это непредвзятость, настоящая философия. Вожделение же — это страсть, которую нужно побороть; вожделение — это оральная агрессия, неудовлетворенность, эссенция невроза». Такую постановку вопроса легко защитить: непредвзятость — это один из факторов духовного роста. Взрослеющий становится менее зависимым по сравнению с ребенком, менее требующим, менее оральным, более самоподдерживающим.

Однако в другом смысле слова, показанном Ирвингом Стоуном в биографии Ван Гога «Вожделение к жизни», это слово выступает с положительным значением. Наиболее интересное, что можно сказать о Гештальте, как о своеобразном пути роста среди прочих, новых и старых, это то, что он несет в себе полярность ментальной направленности внутрь себя и экспрессивности, или, если хотите, непредвзятость и желание. Это не самоцель, и об этом нужно постоянно помнить, это терапевтический процесс.

Позвольте мне сначала детально разобрать первую часть нашего предмета «Гештальт и Медитация».

Между Гештальт—терапией и медитацией существует много точек соприкосновения. В некотором смысле можно сказать, что Гештальт—терапия является медитацией в межличностном выражении. Общей чертой является то, что Гештальт — это тренировка осознанности, а главный компонент медитации — это культивирование осознанности. Практика внимания к текущему переживанию, погружение осознанности в здесь и сейчас также являются общими чертами. Однако медитация обычно практикуется в изоляции, в то время как Гештальт-терапия протекает в общении, медитационные традиции знают состояния запредельного осознания, т.е. за пределами здесь и сейчас: осознание, ретрофлективное на само себя, поглощающее себя, растворяющее в состояние сознания без объекта — сознание без субъекта, «недвойственная осознанность», суньята, познание «основы Бытия».

Существует множество техник медитации, каждая с различной фокусировкой. Из классического репертуара ничто так не соответствует Гештальт-терапии, как форма, называемая Випассана — королевский путь озарения в раннем буддизме (нынешняя Тхеравадана). Випассана в основе своей состоит из практики осознания здесь и сейчас в сидящем положении с закрытыми глазами. Эмфаза имеет место во время практики осознания телесных ощущений.

Не думаю, что Фритц Перле особенно много знал о Хинаяна буддизме, однако именно он открыл заново важность «вхождения в ощущения» и неосознанно создал интерпер-сонное продолжение древней техники.

Другой общей чертой медитации и Гештальт-терапии является отказ от концептуализации. Это приближает Гештальт к Дзену, о чем говорил в пятидесятые Эмиль Вейсе и о чем хорошо знал Фритц.

Далее есть еще относящаяся сюда концепция функционирования — без раздумий или действие без осмысливания. Это действие без «просчитывания»совершаемого, что является еще одним продолжением сидячей медитации, олицетворяемой традиционными формами наподобие Тай Чи.

Кроме этих достаточно формальных параллелей между медитацией и Гештальтом существуют и менее внешне вы-раженние. Помнится, как я выходил с курсов Фритца размышляя, каким сокровищем являются Фритцевы «Ну, и что с того». В разыгравшейся драме у него слетали с губ волшебные слова: «Ну, и что с того». Можно ли более коротко выразить всю несущественность драмы, осознание, что страдания создают проблемы для нас же самих.

Медитация является самым непосредственным способом, каким можно работать с рассудком напрямую, вне содержания. Она предполагает изменение отношения. И Гештальт такой же в наиболее созидательном смысле. Как раз это я и наблюдал в работе Фритца. Находясь с кем-то, будучи раскованным, понимая жгучие проблемы оппонента, скажем так, понимая, куда клонит дисфункциональное отношение оппонента, добродетелью «творческой индифферентности», о которой он говорил и проводником которой он являлся, он сам по себе уже был лекарством, передающим другому отношение к переживанию, возможность другого образа бытия. Нечто вроде: «Перед лицом осознания, перед лицом того, что здесь и сейчас, перед лицом болезненных ощущений, перед лицом боли в вашей жизни, даже перед лицом болезненных эмоций почему бы не повернуть все к лучшему?» Не с вводящим в самообман оптимизмом, но с более функциональной позиции удовольствия от дискомфорта. Не знаю, удастся ли мне самому встретиться с тем, что я тут говорю. Это как рольфинг.Самое полезное в рольфинге то, что вы учитесь расслабляться в боли. Это не то же самое, что расслабиться в удобном кресле, и особенно если рольфирует вас Ида Рольф. Она пользуется своими локтями самым варварским способом, вместе с тем являясь самой добрейшей инкарнацией земной матери. Она вдыхает в вас веру, наполняет чувством, что знает свое дело. Такова та часть терапии, которую я видел. У Гештальта много с этим общего. В прохождении через боль путем «Ну, и что с того». В медитации именно элемент отрешенности является самым главным.

Кроме этого, медитация нацелена на самоподдержку, как и Гештальт, хотя медитация здесь идет дальше, доходя до такой степени самоподдержки, где можно отказаться от всего. Она вводит вас в такое состояние рассудка, которое обходится без поддержки и не нуждается в ней. Весь парадокс в том, что если вы отбрасываете поддержку, то не падаете, а начинаете парить. Буддизм и Таоизм говорят об отказе от всех поддержек, внешних и внутренних, они находят поддержку в пустоте. Но это только внешне кажется пустою, на самом деле эта пустота плодородна.

Можно сказать, что это является центром нашего истинного бытия. Внешние слои составляют наш характер. Наша внешняя сущность является системой фиксированных (и таким образом частично выходящих из игры) реагирований, которые мы называем «своей личностью». И поскольку мы идентифицируемся со своей личностью, то являемся «малыми сущностями» или «малым рассудком». Как пишут мистики, наше «эго» — как сказал Фритц в книге «Эго, Желание,Агрессия» — мешает органичной саморегуляции.

Позвольте вставить сюда некоторые дополнения по поводу «бытия самим собой» прямо относящегося к данной дискуссии. Возможно, вы знаете, что Пол Гудмэн не особенно утруждал себя концептуализацией, в этом отношении я не разделяю его взглядов, думаю, что и другие гештальтисты также. Когда теоретики не выделяют аутентичность, то она, так сказать, зависает «в воздухе». Вот вам иллюстрация: недавно по дороге из аэропорта Дно Ваисонг как раз говорил мне, насколько Фритц помогает другим тем, что всегда остается самим собой, и как часто получается, что вместо следования его примеру в старании быть самим собой некоторые становятся Фритцем. Другой пример: несколько лет тому назад я интервьюировал Джима

Симкина для видеофильма «Запись Гештальт-терапии» и задал такой вопрос:

«Считаетели вы принцип "бытия самим собой" важным для Гештальт-терапии?»

«Важнейшим»,— последовал ответ.

Теория психотерапии вообще есть нечто, что всегда запаздывает, это касается и Гештальта. Жизнь, подобно искусству, несет в себе больше, чем может охватить теория. В данном случае теория эмфатирует формирование Гештальта, оставляя на задворках понятие подлинности, несмотря даже на то, что все в субкультуре Гештальта внутренне хорошо знакомы с этим вопросом. Я считаю, что «бытие самим собой» — более фундаментальный теоретический аспект для Гештальта, чем «формация Гештальта», которая, кроме всего прочего, является просто одной из многочисленных метафор, которыми можно пользоваться для изменения потока сознания. Фриц был чем-то вроде шамана, а в этом настоящим ловкачом. Безусловно, для академического признания Гештальт-психология была сильным союзником, и достаточно впечатляще звучала формулировка: «То, чем являлась ассоциационная психология для психоанализа Фрейда, там же самым Гештальт-психология является для меня». Однако в теоретическом плане это было незаметно, «а король-то голый», и до сих пор на сказочную связь Гештальт-психологии с Гештальт-терапией смотрят с сомнением.

Медитацию можно описать как движение к своему центру, к прекращению рассмотрения своего характера. Однако, используя выражение «быть самим собой», мы не столько подразумеваем «быть застывшим», сколько «быть в действии», в Гештальт-терапии есть элемент наиболее когерентный с духом медитации, но который старые школы медитации упорно не замечали: это выражение свободы. Медитация, конечно же, ищет развития внутренней свободы, можно сказать, психологической приемлемости, открытости процессу и восприятию. Однако, существует еще и внешняя свобода, которую можно принять за доказательство открытости. (Мы можем передать то, что можем принять). Это является не просто свободой вербальной коммуникации, это свобода экспрессии, свобода эмоциональной коммуникации.

В этом Гештальт и медитация чудесно дополняют друг друга, медитация увеличивает внимание, Гештальт-экс-прессию. Но обе держатся на единой основе — как и сама жизнь: осознанность и спонтанность. Что такое спонтанность? Это можно определить, выяснив, чем она не является: это не импульсивность, это не просто выражение необходимостей и эмоций. Вопрос спонтанности возвращает нас опять к бытию самим собой. Идея бытия искренним с самим собой подразумевает, конечно же, наличие «себя», своей сущности. Если такой термин что-то и означает, то это должно быть противоположностью структуры характера, необусловленным и внутренне органичным.

В обычной практике задается вопрос, по отношению к чему должна быть искренная сущность, «самость». То есть, я хочу сказать, что вопрос спонтанности неотделим от вопроса интеграции. Пока существуют подсущности, подлинности-со всеми своими ограничениями, не может быть той самой «самости», по отношению к которой нужно быть искренним. Пока существует «характер», существуют и защитная структура и подсущности. Единственное, что может быть названо «самостью» — это интегрированная целостность, именно так этот термин и использовал Фритц в последние годы своей жизни, когда говорил об обвинителе/обвиняемом и негласном свидетельстве самости. Немая самость едва ли просто есть, поскольку разделена на фрагменты. Процесс лечения можно рассматривать как расплавление частей в органичное функционирование.

Теперь обратимся к Гештальту и вожделению. В целом мы понимаем вожделение как снисходительность к желаниям, т.е. в этом смысле можно сказать, что Гештальт-те-рапия опирается на «вожделение» — поскольку большинство гештальтистов верит в терапевтическое значение оценки, выражения и удовлетворения чьих-то желаний. Вожделение также связано с жаждой возбуждения, что характерно для атмосферы Гештальта. Одно дело возбуждение, совсем другое — жажда возбуждения, которая является обратной стороной склонности к скуке. И третье — это псевдовозбуждение. Помнится, что когда я впервые работал с Гештальт-группой в Германии и, обойдя комнату, задал вопрос: «Что вы теперь чувствуете?» — то обнаружил, что все «возбуждены». Для меня стало ясно, что

«возбуждение» в их понятии являлось идеализированной тревогой. (Кстати, мне не подходит девиз Фритца, что тревога есть возбуждение минус кислород. Это может быть и возбуждением минус сигарета. Что угодно может унять тревогу и превратить ее в действие или даже в разрушение). Я осознал, что вожделение является отклонением в личности, когда занимался характерологией, которая была частью системы Арика. Или, если хотите, «Четвертого Пути» психологической традиции, с которым познакомил Запад сначала Гюрджиев, а затем более детально показал Оскар Ичаго. Это типология, подобная описанию семи смертных грехов христианства (только число семь здесь доведено до девяти, включая такие грехи, как страх и тщеславие). Одним из смертных грехов, как вам известно, является вожделение, которое я всегда интерпретировал весьма литературно, точно также, как я интерпретировал ненасытность, ни на мгновение не допуская какой-то подтекст. Ознакомившись с характерологией «Четвертого Пути» (Суфизм иногда переносит это название на саму традицию), я узнал, что ненасытность заменяет определенный вид оральности. В случае с вожделением подразумевается тип характера, который часто описывается в литературе по психологии. Райх говорит о нем как о фаллическом характере нарциссизма; Фромм называет его эксплуатативной личностью, отмечая его связь с психоаналитическим понятием оральной агрессии. Лоуэн говорит о «психопатическом типе», Хорни высказывается о «мстительном характере», а мы в большинстве своем используем выражение «садистский». После знакомства с характерологией стало неизбежным начать типологизацию всех моих знакомых или всех, с кем я встречался по жизни,— Фритц тоже не избежал своего диагноза. Вот так, к нему подошло слово «вожделение»! Сфокусировавшись на том, что я знал о Фритце, я немедленно узнал о проекции его личности на том, что стало движением Гештальт-терапии. Существует фракция Гештальт-терапии, независимая от личностей, и есть фракция, являющаяся имитацией Фритца, с этим нужно бороться, необходимо взять отсюда все самое ценное, отделить от второстепенного. Я думаю, что в настоящее время почти каждый занимается Гештальтом по-своему. Но было бы полезным как-то определиться. Не так давно я слышал определение Гештальта как «проработку психопатическим учением навязчивых принуждений для превращения их в истерику». Шутка отражает представление того, как вожделение соотносится с возбуждением, как экспрессия, лучшее из средств, оказывается самоцелью. Интенсивность заменяет глубину, а развлечение идеализируется как терапевтическое достижение.

Предмет отношения к вожделенческим отклонениям в Гештальт-терапии является вопросом этики самовыражения и самопрощения. Очевидно, что поддаться импульсу считается в Гештальте полезным приемом. -То же может быть сказано о приглашении членов группы стать настолько откровенными в групповых ситуациях, настолько открытыми друг другу, насколько это возможно и необходимо для экспериментирования с новыми поведениями. Замечательной в Гештальте является сама возможность экспериментировать с саморегуляцией на индивидуальном и групповом уровнях. Можно выйти за пределы своих ограничений. Оказаться в ситуации, специально для этого созданной.Вместе с тем, обычно явно или неявно допускается, что это есть образ жизни, когда тебе приходится сутяжничать, становиться хапугой, чтобы урвать свой кусок жизненного пирога, расчистить себе местечко, и все это в контексте тренировки уверенности в себе. Однако результаты обоих типов ситуаций различны. При терапии групп возникает, как я его называю, «психологическое дзюдо». Берется импульс дисфункции — им может быть де-структивность, жадность,что угодно,— и в экспрессии его можно добраться до самой основы данного переживания (осонание намерения). Гештальт-терапия подобна изгнанию духов в этом отношении, однако в реальной жизни изгнание духов явно недостаточно. Сама ситуация не дает возможности глубоко в нее вникнуть, и, как мне кажется, изгнание духов не только не очень хорошо действует на индивидов, но и вообще не действует на группу. Преимущества терапии катарсиса над попытками загасить дисфункциональное поведение посредством сдерживания заключаются, без сомненья, в вере в интенсивность и недопущении фрустрации, в позволительности, в отказе от подконтрольности, в возбуждении, а не в сдерживании. И в свете данной идеи «культурного заболевания» в Гештальте, характерологического «загрязнения» мы в состоянии добиться гораздо большего.