Хайгл-Эверс А., Хайгл Ф. и др. - Базисное руководство по психотерапии

Таким образом, с одной стороны, идентичность может быть снабжена бессознательными саморепрезентациями, которые сохранены в генерализованных «эпизодических воспоминаниях», но она может также строиться в виде контридентичности под влиянием вытеснения и по-другому переработанных защитой саморепрезентаций. Поэтому идентичность по отношению к бессознательному выступает как неидентичное (см. Bohleber, 1992, с. 362).

3.11. Теория привязанности и ее значение для психотерапии

Теория привязанности, первоначально разработанная Дж. Боулби, приобретает все большее значение в психоаналитических исследованиях (см. Schmidt und Strauss, 1996; Spangler und Zimmermann, 1995; Strauss und Schmidt, 1997).

С одной стороны, в своей теории привязанности Боулби опирался на психоаналитическую традицию, с другой стороны, он ориентировался на этологические концепции, особенно на концепцию системы привязанности, которая существует наряду с другими системами, регулирующими потребности человека (например, сексуальности и агрессии). Эта система рассматривается в связи с гомеостатическим процессом, регулирует поведение и служит, главным образом, поиску и сохранению близости. Такое поведение соотносится с особыми фигурами привязанности. Система активируется в ситуациях опасности и в особенности тогда, когда ребенок понимает, что достижимость фигур привязанности более не гарантирована. Характерными особенностями или функциями этой системы являются: поиск и сохранение близости, установление надежной базы отношений (Ainsworth, 1982; Ainsworth et al., 1978, 1982) для физического и психического благополучия, а также исходная точка для не существенного для привязанности поведения, отдаленная область убежища, которая в ситуациях угрожающей опасности предлагает защиту, безопасность и утешение (Schmidt und Strauss, 1996, с. 140).

В ходе своего развития ребенок интериоризирует свой ранний опыт привязанности (включая способность к вчувствованию и ответные реакции матери и других важных фигур привязанности) как «внутреннюю рабочую модель» этого опыта отношений со значимыми ранними объектами. Такая модель определяет рамки отношений, то, насколько кто-либо может ожидать близости и надежности от партнера в отношениях, и насколько он сам чувствует ценность любви и внимания, то есть может допустить близость. В зависимости от актуального окружения, в котором формируется характер привязанности, развиваются различные образцы привязанностей или стилей как результат интернализированного опыта привязанностей: надежный, ненадежно-избегающий, ненадежно-амбивалентный и дезорганизованный.

Впоследствии многочисленные исследователи рассматривали эти стили привязанностей с различных позиций. Несмотря на множество оставшихся открытыми вопросов, как общий итог этих исследований в рамках психологии развития выступает идея о том, что привязанность сильно и неразрывно связана с переживаниями и поведением человека, и что с высокой долей вероятности можно говорить о сохраняющейся стабильности стилей привязанности (Schmidt und Strauss, 1996, с. 144).

Между тем, в литературе существует немало общих рассуждений относительно важности этих вопросов для концептуализации психотерапии и для понимания психопатологии. Келер (Koehler, 1992, 1995), которая детально анализировала клиническое использование концепций и результатов исследований в рамках теории привязанности в контексте психоаналитической терапии, пишет в этой связи следующее:

«Чем больше узнает аналитик с помощью исследования новорожденных и младенцев о нормальных и патологических процессах первого года жизни, тем глубже он сможет понять пациента, эмпатийно проникнуть в его переживания» (Koehler, 1995, с, 79).

3.12. Выводы

Обобщая, необходимо подчеркнуть следующее: мы показали, как проистекающее из первых теоретических построений Фрейда понятие объектных отношений приобрело большое значение в клинических наблюдениях и опыте, в особенности при непосредственном наблюдении за новорожденными и младенцами, и нашло свое отражение в практической и теоретической областях. Этот путь развития связан с именами самого Фрейда, а также Мелани Кляйн, Балинта, Винникотта, Хартманна, Шпитца, Малера, Якобсон, Сандлера и Кернберга. Нужно подчеркнуть также относительность ранних теорий психоанализа, прежде всего теории влечений: под влиянием новых данных об объектных отношениях они пересматриваются, однако в целом не отвергаются (см. Eagle, 1988, с. 21; Kernberg, 1997).

В свете результатов последних наблюдений за новорожденными и младенцами, которые проводились преимущественно с помощью использования электронной техники, начался новый виток противостояния с традиционной психоаналитической теорией. В комментариях к результатам исследований Лихтенберга и Штерна мы попытались показать, как усилия направляются либо на интеграцию новых данных в более старые теории (Лихтенберг), либо на формулирование новых подходов к пониманию врожденных и действующих в раннем детстве детерминант нормального или нарушенного развития и их последствия (Штерн). Как результат этой дискуссии возникли разнообразные модификации психоаналитических методов и техник терапии, а также новые концепции терапии (прежде всего венгерская школа психоанализа (Ференчи, Кляйн, Фейрнберн, Балинт, Винникотт и др.). Кроме того, интересными и конструктивными в плане диагностики и терапии представляются и изложенные выше идеи Штерна и Лихтенберга.

4. Аффекты в психоаналитической теории и практике

4.1. Аффекты в учении Фрейда

Понятие аффекта и соответствующие клинические феномены занимали Фрейда уже в первых его работах. Сначала он понимал аффект как нечто чисто количественное. Так, в 1894 году он пишет, что «следует отличать от психических функций нечто (суммарный аффект, сумма возбуждения), что обладает всеми особенностями количества, хотя у нас и нет средства для его измерения, нечто, способное увеличиваться, уменьшаться, переноситься, разряжаться и распространяться по следам памяти, почти как электрический заряд по поверхности тела» (ПСС I, 1894, с. 74).

Фрейд разграничивает аффект и представление (след воспоминания), а также описывает три варианта существования аффекта: конверсию, перенесение и превращение в страх. Говоря о конверсии, он полагает, что свойственный непереносимым представлениям суммарный аффект, связанная с ними сумма возбуждений, переводится в телесное измерение (ПСС I, 1894, с. 63). При перенесении речь идет о том, что неизменный уменьшающийся аффект как таковой отделяется от непереносимых представлений и помещается в любом представлении, с помощью которого непереносимые представления подавляются, исключаются из воспоминаний (ПСС I, 1894, с. 68-69). Превращение в страх Фрейд описал в связи с неврозами страха, при которых накопленное сексуальное возбуждение из-за недостающих возможностей переработки не превращается в психическое либидо, но уже прямо на соматическом уровне переводится в форму страха (ПСС I, 1894, с. 342).

В предпринятом Фрейдом (1900) масштабном критическом рассмотрении снов аффекты четко отделяются от представлений. Это может быть связано с тем, как предполагает Грин (Green, 1979), что Фрейд, в своем стремлении доказать существование бессознательного, ориентировался на механизм вытеснения. Однако вытеснение относится только к представлениям, тогда как защита от аффектов состоит в подавлении или торможении. С помощью связанных с речью представлений доступ к бессознательному становится более объективированным, чем с помощью интуитивно понятых аффектов. Фрейд говорит о «разновидностях мыслей, способных к аффекту», о том, что представленные в снах противоположные виды мыслей могут привести к торможению аффектa; это торможение является следствием цензуры снов, а цензура снов имеет дело с защитой, которая позже подчиняется Эго.

На этапе разработки метапсихологии (1915-1919) Фрейд занимается «развитием вытеснения» аффективного кванта. Он пишет следующее:

«В прежних описаниях мы обращались к вытеснению представления влечения и понимали под этим представление или группу представлений, которые, происходя из влечений, приводятся в действие определенным квантом психической энергии (либидо, интерес). Клинические наблюдения вынуждают нас выделить части в том, что мы до сих пор понимали как единое, поскольку они показывают, что наряду с представлением учитывается и нечто другое, что представляет влечение; можно наблюдать вытеснение, которое совершенно отлично от вытеснения представлений. Для этого другого элемента психической репрезентации стало обычным название квант аффекта; влечение отделилось от представления и обнаружило соответствующее количественное выражение в процессах, которые можно обозначить как аффекты ощущений» (ПСС X, 1915, с. 254).

Фрейд здесь не считает нужным различать репрезентации представлений и влечений; он отказывается понимать репрезентации влечений как совокупность репрезентаций представлений и аффекта, или репрезентаций аффекта. Грин предполагает, что это упущение проистекает из существующего, по мнению Фрейда, противоречия между аффектом и репрезентацией: фактически, представление можно репрезентировать как образ восприятия; в нем словно есть что-то статическое, перманентное, в то время как аффект является динамическим, изменяющимся. Речь идет о встречающемся у Фрейда различении между представлением как следом памяти и аффектом как процессом разрядки. Все же представления, язык, как и психические операции в целом, связаны с мобилизацией энергии, пусть даже и со сравнительно малым ее количеством, и поэтому их следует понимать как процессы разрядки. Различение представлений и аффектов перестает быть столь жестким, как прежде (см. Green, 1979, с. 691).

Фрейд описывает три варианта существования количественного фактора (кванта аффекта) репрезентации влечений:

«Влечение или полностью подавляется, тогда мы не находим никаких его следов, или проявляется как так или иначе количественно измеряемый аффект, или преобразуется в страх. Две последние возможности ставят перед нами задачу понять превращение психических энергий влечений в аффекты и в особенности в страх как новый вариант развития инстинкта» (ПСС X, 1915, сс. 225-256).

Таким образом, именно страх приобретает возрастающее значение в рассмотрении Фрейдом аффекта. Далее он пишет:

«Мы помним, что мотив и намерение подавления были ничем иным как уменьшением неудовольствия. Из этого следует, что судьба кванта аффекта репрезентаций в дальнейшем становится важнее судьбы представления, и что это решает оценку процесса подавления. Если с помощью подавления не удается предотвратить появление ощущения неудовольствия или страха, тогда мы можем сказать, что подавление не удалось, хотя оно стремилось достигнуть своей цели в составляющей представлений. Конечно, неудавшееся подавление требует от нас большего интереса, чем удавшееся, которое остается по большей части вне сферы нашего изучения» (ПСС X, 1915, с. 256).

При попытках Фрейда заново определить психический аппарат вне рамок топографической теории, что в 1923 году привело к формулированию структурной теории, снова встал вопрос о бессознательных аффектах, в особенности, бессознательном чувстве вины. В этой связи Фрейд сравнивал внутренние восприятия, к области которых относятся аффекты, с внешними.

«Внутреннее восприятие отражает ощущения процессов из самых различных, в том числе, конечно, и самых глубинных слоев психического аппарата. Они плохо изучены; в качестве наиболее яркого их образца могут выступать процессы ряда удовольствие-неудовольствие. Они - более древние, элементарные, чем продуцируемые извне, могут осуществляться в состоянии затуманенного сознания. С другой стороны, об их большом экономическом значении и метапсихологическом обосновании я уже говорил. Эти ощущения мультиокулярны, как и внешние восприятия, они могут одновременно иметь источники в нескольких местах и обладать при этом различными (даже противоположными) качествами...» (ПСС XIII, 1923, с. 249).

Становится понятнее, что эти различия между внутренним и внешним восприятием рассматриваются теперь как менее явные, чем прежде; подчеркивается прежде всего выразительная интенсивность содержания внутренних восприятии, особенно имеющих телесную основу. С этого момента Фрейд начинает рассматривать различия между возбуждениями влечений и аффектами как менее выраженные. Это уже не представления, которые характеризуют влечение. Сложным остается, однако, вопрос о бессознательном аффекте. По этому поводу говорится:

«... если движение вперед прекращается, тогда они осуществляются не как ощущения, хотя внутреннее соответствующее другое в процессе возбуждения остается прежним. Короче, не совсем корректно говорить о бессознательных ощущениях, сохраняя аналогию с бессознательными представлениями. Различие заключается в том, что для бессознательного представления сначала должно быть создано связующее звено, чтобы перевести его в сознание, в то время как для ощущения, которое развивается прямо, в этом нет необходимости. Другими словами: выделение сознательного и предсознательного не имеет для ощущения никакого смысла, предсознательное здесь выпадает, ощущения либо сознательны или бессознательны. Также, если они связаны со словесными представлениями, это происходит не из-за осознания, они сознательны с самого начала» (ПСС XIII, 1923, с. 250).

Как заключает Грин, в соответствии с этим можно говорить о нескольких модусах существования в бессознательном и в особенности о бессознательной модальности аффекта. Относительно различий между представлениями и аффектом Грин говорит следующее:

«Аффекты невозможно напрямую связать со словесными следами воспоминаний..., язык при артикуляции аффекта ограничивает его. Вербализация «индуцирует» аффект, по большей части, непрямыми путями. Аффект - это самостоятельная субъективная модальность, поэтому его экспрессивное измерение не исключается из семантического материала. Предпосылкой тому является коммуникативное посредничество от аффекта к аффекту или консенсус о словесных посланиях, которые относятся к аффективным посланиям, при этом словесная информация имеет лишь характер намека» (Green, 1979, с. 696).

Введение структурной теории позволило Фрейду пересмотреть теорию страха. Речь в ней шла о том, чтобы лучше понимать и отличать друг от друга различные клинические формы проявления страха, равно как и их генез: ограниченные формы страха при неврозах переноса; менее очерченные, сильные, повторяющиеся проявления страха при травматическом страхе; формы страха с соматическим компонентом, которые наблюдаются при актуальных неврозах и неврозах страха; и, наконец, кажущийся исчезнувшим страх в случае нейтрализации. Что касается генеза, то соответственно клиническому опыту различают страх, возникающий из-за угрозы потери объекта, из-за потери любви, из-за угрозы кастрации, а также страх Суперэго.

Существенным шагом в построении теории было на тот момент выделение сигнального страха и травматического страха, а также акцент на роли, которую играет Эго при срабатывании страха. Если сигнальному страху придается функция значения, то травматический страх, который прорывается через порог раздражения, приобретает энергетическую функцию.

«Благодаря выделению сигнальной функции аффекта теория допускает в аффективной жизни возможность функционирования образов, аналогичных мышлению. Возможность отпора небольшого энергетического вклада при сигнальном страхе соответствует способу, с помощью которого психический аппарат проверяет внешний мир посредством небольшого энергетического вклада (ПСС XV, 1933, с. 96). Пропасть между аффектом и мышлением уменьшается, аффект - уже не просто фактор, который мешает мышлению» (Green, 1979, с. 698-699).

Соотнося свои размышления с клиническими наблюдениями и знаниями, Фрейд в последней теории инстинктов и структурной теории уделял все большее внимание тенденции отказываться от первоначального равновесия между представлением и аффектом в пользу последнего и за счет первого. В связи с этим сильнее подчеркивалось значение страха и различия между его аспектами, но прежде всего инстинкт рассматривался все более и более независимо от его содержания (Green, 1979, с. 726-727).

В чем важность этого изменения для психоаналитической теории? Фрейд во своей второй теории страха (1926) соотнес возникновение страха с Эго («Эго является пристанищем страха»); он понимал страх как сигнал. Этот сигнал запускает вытеснение или защиту другого рода, когда восстанавливаются представления или группы представлений, которые соответствуют представлениям пережитой в детстве катастрофы, запустившей в свое время непереносимое неудовольствие, вызванное инфантильными желаниями (инстинктами), а далее страхом. Защита, запускаемая сигналом страха, должна предотвратить повторное переживание таких неприятных событий, поскольку они связаны с непереносимым страхом. Этот процесс осуществляется бессознательно и имеет важную для индивида защитную функцию.

Страх здесь выполняет роль бессознательного посредника или коммуникатора между представлениями (следами воспоминаний), которые в свое время мобилизовали страх (непереносимое неудовольствие), и теми представлениями или группами представлений, которые стоят на службе защиты. После своего первого появления, вызванного ремобилизацией ранних катастрофических событий, страх становится пусковым сигналом для мероприятий защиты. Таким образом, он включается в ход событий, следующих внутренней логике; он является квази-важным звеном в «цепочке мыслей».

Если мы говорим о страхе как о звене «цепочки мыслей», тогда следовало бы уточнить, что он является частью цепочки представлений; сигнальный страх связан с определенной опасностью, представлением чего-то плохого, угрожающего, что могло бы случиться в будущем. Представление «опасность» стало бы провоцировать возникновение аффекта; в 1900 году Фрейд говорил о «мыслях, способных к аффектам».

Страх при травме или травматический страх (ПСС XIV, 1926, с, 199) не имеет описанного выше сигнального характера; здесь в большей мере речь идет о страхе, который точно так же был мобилизован из-за внутренних опасностей. Он так усиливается в своей интенсивности переживания неудовольствия, что пробивает себе дорогу в область сознательных переживаний, прорывая защиту от раздражителей и вытеснение. Из-за того, что он не обладает сигнальной функцией, он не может - бессознательно - исключить угрожающую внутреннюю опасность с помощью запуска соответствующих механизмов защиты. Травматический страх воцаряется в большей степени в бессознательных переживаниях субъекта, при этом он не может быть использован для ориентировки и регулирования поведения. Он лишь способствует переживанию того, что нечто плохое, катастрофичное, сильно угрожающее актуально существует, при этом не позволяя выявлять представления или цепочки представлений, которые могут сделать это нечто доступным для идентификации и понимания. Также как и в случае невроза, речь здесь идет о ре-травматизации, о ре-мобилизации внутренней ситуации опасности, которая в тоже время формирует защиту, хотя и менее организованную, примитивную и недостаточную. Опасность может состоять, например, в ре-мобилизации сильно угрожающих репрезентаций объектов или частных объектов. Она может возникать из конфронтации с примитивными, не интегрированными, не регулируемыми импульсами влечений. Страх, прорывающийся в сознательные переживания, лишь в очень незначительной степени обладает защитной функцией, так как он только уведомляет личность, что внутренняя ситуация является угрожающей, без дальнейшего ее уточнения (см. Heigl-Evers und Heigl, 1982a; Heigl-Evers und Rosin, 1988).

4.2. Аффекты в концепциях Якобсон, Сандлера, Бреннера и Кернберга

Среди авторов, которые очень подробно занимались теорией и клиникой аффектов, стоит отметить Якобсон. Аффекты и чувства являются, с ее точки зрения, как выражением самости, так и ответами на внешние раздражители и служат преимущественно для направленной на себя разрядки внутри и направленной на объект разрядки вовне (1964, 1973, с. 96). В детском развитии жизнь чувств и фантазий проявляется преимущественно в так называемом аффективном языке органов; он присутствует до определенной степени также в жизни чувств нормального взрослого, особенно в состояниях страха и возбуждения и при других манифестациях «ресоматизации» аффектов (Schur, 1955). Под аффективным языком органов Якобсон понимает «психофизиологические проявления чувств и фантазий ребенка на первых стадиях его развития», которые охватывают не только незаметные, но и видимые внутренние физиологические процессы (вазомоторные и секреторные феномены, а также те, что связаны с оральными и выделительными функциями). Якобсон полагает, что развитие аффективно-моторной активности начинается уже на третьей стадии энергетической и структурной дифференциации с либидозного и агрессивного замещения репрезентаций самости и объектов, причем, конечно, сначала преобладает аффективный язык органов. Уже на этой стадии появляются аффекты сигнального характера (там же, с. 63-64). Затем на более поздней стадии начинающегося формирования Суперэго преобладающим аффективным сигналом становится страх Суперэго (страх вины).