Бернштейн Н. А. - О ловкости

Мы могли увидеть, что упражняемость — сравнительно молодое явление в истории развития, но ловкость еще заметно моложе ее.

Далее мы убедились, что ловкость не навык и не совокупность каких-нибудь навыков. Ловкость — это качество или способность, которая определяет отношение нашей нервной системы к навыкам. От степени двигательной ловкости зависит, насколько быстро и успешно сможет соорудиться у человека тот или иной двигательный навык и насколько высокого совершенства он сумеет достигнуть. И упражняемость и ловкость, несомненно, представляют собою упражняемые качества, но как та, так и другая стоят над всеми навыками, подчиняя их себе и определяя их существенные свойства.

Знакомясь далее с психофизиологическими особенностями разных уровней построения движений у человека, мы смогли обнаружить, что не только в общей истории развития, но и у каждого человека ловкость не пронизывает всю область его двигательных отправлений (так называемую моторику) сверху до низу, а присуща только его верхним, корковым уровням, находя в низовых уровнях лишь вспомогательные, фоновые предпосылки для своего осуществления. Она может находить свое выражение только в тех верховных, наиболее богатых в смысловом отношении уровнях, которые наделены, во-первых, упражняемостью, во-вторых, тем, что мы назвали переключаемостью или маневренностью.

Опираясь на анализы построения целой вереницы движений, мы установили затем очень важное и общее свойство ловкости, присущее, видимо, всем видам ее проявлений. Эти анализы показали, что для осуществления качества ловкости необходима всегда совместная, слаженная работа по меньшей мере двух, уровней, подчиненных один другому. Мы образно сравнили их с конем и всадником. Всадник — ведущий уровень — должен при этом проявлять высокую степень маневренности, находчивости, переключаемости, изворотливости; конь — его фоновая опора — должен в не меньшей мере обладать свойствами послушной управляемости и исполнительности по всему тому, чего потребует от него ведущий уровень данного движения или навыка.

Исходя из этого постоянного свойства ловкости — осуществляться всегда посредством дуэта двух уровней, — мы предложили после ознакомления читателей с уровнями построения движений разделить проявления ловкости на два разряда, или вида, ловкости. Те проявления ловкости, которые имеют место в движениях уровня пространства (С) и обеспечиваются надежными широкими фонами уровня мышечно-суставных увязок (В), мы называли телесною ловкостью. Ставя буквенный знак ведущего уровня в числителе, а знак фонового в знаменателе дроби, мы получили для проявлений телесной ловкости символ ловкости, выявляющейся в действиях уровня D и опирающейся на фоны из разных нижележащих уровней, мы дали название ручной, или предметной, ловкости.

Так как в уровне пространства намечается у человека четкое разделение на два подуровня, корковый и подкорковый, а, кроме него, фоны для уровня действий поставляются еще уровнем В, то для проявлений ручной, или предметной, ловкости наметился целый ряд разновидностей в зависимости от разных комбинаций фоновых уровней, управляющих главнейшими автоматизмами соответственных действий. Для этих подвидов мы применили буквенные символы с буквою D в числителе дроби.

В очерке V были приведены примеры, по возможности подходящие для иллюстрации этих разновидностей.

Наконец, мы мимоходом оттенили еще одно обстоятельство, важное для правильного понимания ловкости. Разные уровни построения движений обнаруживают у различных людей очень неодинаковые степени развития. Помимо того что мы встречаем среди людей лиц с очень низким и с очень высоким общим уровнем развития двигательной координации, а также и все мыслимые промежуточные ступени, — мы то и дело сталкиваемся с людьми, наделенными самыми различными соотношениями, или пропорциями, развития между их отдельными уровнями построения движений.

Так же как в области умственных данных одни люди обладают отличными способностями к математике, но плохо усваивают общественные науки или языки, другие наоборот и т. д., так же бывает и в отношении координации движений. Одним очень легко даются точные целевые движения из верхнего подуровня пространства (С2), ив то же время они не в ладу со всем тем, что обеспечивается уровнем мышечно-суставных увязок (В) —со всякого рода движениями, в которых требуются большие, размашистые синергии. У других сильная сторона— локомоции, обеспечиваемые нижним подуровнем С1 с фонами из уровня В, а ручной труд ладится плохо. У третьих вообще все располагающееся выше уровня В отстает по сравнению с ним: они грациозны, складны, изящны, обладают прекрасной осанкой за счет уровня А; от них ждешь замечательных достижений по части координации, на деле же любое двигательное предприятие, как говорится, валится у них из рук.

Такие качественные различия моторики у разных людей были подмечены уже очень давно, и их давно пытались разными способами классифицировать. Однако бесспорно, что наиболее правильную классификацию таких двигательных типов, или профилей, может обеспечить только теория уровней, с которой в кратких чертах уже ознакомлен читатель. Разные между собой степени развития, у каждого человека обнаруживают именно целые уровни. Поэтому, если мы убедились, например, что у наблюдаемого нами Икса или Игрека хорошо получаются какие-либо движения из нижнего подуровня пространства, то, руководясь нашими обзорами и описями из очерка V, мы сразу можем предсказать, к каким еще двигательным актам он преимущественно окажется способным. Одно-два движения, характерных для определенного уровня построения, будут наверняка свидетельствовать нам обо всем инвентаре этого уровня у человека в целом.

То же положение справедливо в отношении ловкости. Если наш Икс показал себя ловким применительно к одному-двум видам движений с такою-то буквенной формулой, то можно с большой степенью уверенности предсказать ему хорошую ловкость по всевозможным другим движениям этой же группы. Таким образом, можно говорить о различных индивидуальных типах, или профилях, двигательной ловкости. Таковы в главных чертах те сливки по части ловкости, которые отстоялись пока что в наших предшествующих очерках. Теперь попытаемся дать более детальный анализ этого качества.

Где и в чем проявляется ловкость?

В первом, вступительном, очерке было дано первоначальное, самбе, общее определение ловкости. Мы охарактеризовали ее как двигательную способность быстро найти правильный ,выход из любого положения, найтись (двигательно) при любых обстоятельствах. Оставим теперь это определение временно в стороне, положимся просто на наше чутье языка и смысла слов и попробуем вглядеться в несколько примеров: насколько под-, ходит или не подходит к ним обозначение ловких движений или действий.

Спринтер бежит по беговой дорожке. Он оставил далеко позади себя всех своих соперников, шаги его длинны, все движения безупречно красивы; самый углубленный анализ доказывает их рациональность и экономичность. Можно ли тем не менее сказать об этом примере, где намеренно объединены все совершенства, «как это ловко»? Наверное, каждый согласится, что нет. Слово «ловко» почему-то звучит здесь неуместно; для оценки этого прекрасного движения как ловкого в нем еще чего-то недостает. Обратимся к другому примеру:

Ему нужно было во что бы то ни стало добежать до опушки раньше противника. Враг мчался наперерез, временами постреливая на ходу. Бежать было трудно. Поле пересекали канавки. Раз он едва не упал, поскользнувшись на мокрой глине. Сапоги облепило, как тестом. Но все чувства как будто напряглись в нем. Глядя под ноги, он время от времени точно выстреливал взглядом, то мгновенно угадывая намерения немца, то разом планируя себе линию бега на десяток метров вперед. И, наконец, птицей перелетев притаившуюся за кустарником канавку, в последний раз взмахнув руками, он очутился за желанной опушкой.

Почему никто из нас не поколеблется сказать, что здесь положение было спасено исключительно благодаря ловкости бойца? В чем существенное отличие описанного здесь эпизода от нашего первого примера?

В обоих случаях движение состояло в беге. Но, сопоставив оба примера, мы должны прийти к выводу, что, очевидно, ловкость не содержится в двигательном акте самом по себе, а выявляется только из его столкновений с внешней переменчивой обстановкой, с неподвластными и непредусмотримыми воздействиями со стороны окружающей среды. Ловким был не сам бег, а то, как сумел бежавший применить его в трудных обстоятельствах, как он сумел заставить этот бег служить себе для решения определенной внешней задачи.

Выбранная нами пара примеров не случайна и не подобрана искусственно. К каким бы видам движений мы ни обратились, всюду качество ловкости окажется не заключенным в них самих, а вытекающим из их столкновения с окружающей действительностью. Чем эти столкновения сложнее и неожиданнее и чем человек успешнее справляется с ними, тем выше проявляющаяся в его действиях ловкость.

Поэтому мы восхищаемся ловкостью рабочих движений мастера, у которого дело кипит и вещи как будто сами рождаются под пальцами, но никогда не назовем ловкими самые схожие передразнивания этих движений с пустыми руками, какие применяются в «игре в короли». Поэтому простой бег по дорожке не вяжется с определением его как ловкого движения, а барьерный бег может дать высокие образцы ловкости. Поэтому простая ходьба превращается в акт высшей ловкости, когда она совершается на узком карнизе над пропастью, где-нибудь в условиях горного спорта. Поэтому беганье по полу на четвереньках не только не выявляет ловкости, а зачастую выглядит даже как ее прямая противоположность, а взбегание на четвереньках же на веревочную лестницу предъявляет к ловкости уже совершенно определенные требования. Если же юнга с быстротою белки взбегает на верхушку мачты в ливень и бурю, когда мачта ходит ходуном, а лестницу раскачивает ветром, как паутинку, то перед нами ловкость в ее наивысшем выражении. Вряд ли нужно приумножать число примеров.

Итак, первое из установленных сейчас существенных свойств ловкости — то, что она всегда обращена на внешний мир. Возвращаемся к примерам.

На одном из международных соревнований в Париже произошел такой случай.

В большом кроссовом беге на десять километров, где от СССР участвовали среди других оба знаменитые братья Г. и С. Знаменские, на девятом километре один из членов финской команды умышленно наступил Серафиму на ногу туфлей с острыми шипами, нанеся ему болезненную, сочащуюся кровью рану. Бегун захромал, о приходе к финишу первым не могло быть и речи. Но тактическая задача оформлялась так, что нужно было добежать до финиша хотя бы пятым, не пропустив вперед себя ни одного финна. И С. Знаменский, собрав все свое самообладание и крикнув шедшему прямо за ним А. Петровскому, чтобы тот обгонял его, пошел вплотную за ним, превозмогая невыносимую боль. В глазах шли разноцветные круги. Сзади слышалось чье-то прерывистое дыхание, но нельзя было позволить себе обернуться. «Выложись!» — кричал тренер. Надо было умереть, но дойти. И Знаменский дошел пятым, спасши честь всей команды.

Нельзя не преклониться перед редкой выдержкой выдающегося спортсмена, его выносливостью, хладнокровием, искусством. Но было ли все это также и выдающейся ловкостью?

Вторым примером послужил также действительный случай, происшедший несколько лет назад на одном из московских стадионов. Один из лучших в СССР мастеров выполнял прыжок с шестом. Он прекрасно совершил разбег, вонзил в упоровый ящик острие шеста и птицею понесся вверх. Но когда он уже находился у самой планки на четырехметровой высоте и выходил в стойку на обеих руках, шест затрещал и подломился под ним.

Все невольно ахнули от страха: не так-то просто упасть вниз головой с двухсаженной высоты! Но атлет не растерялся. Он мгновенно переключил свое движение, превратил его в сальто и, перекувырнувшись в воздухе, благополучно приземлился на ноги.

Ловко это было сделано? Результат говорит сам за себя; здесь слово «ловко» звучит так же уместно и заслуженно, как те аплодисменты, которыми был горячо награжден находчивый мастер.

Сопоставление обоих примеров подводит нас к выражению нового свойства ловкости. В первом примере для атлета создались необычайно трудные условия обстановки. От него потребовалось напряжение всех его сил, выносливости, искусства бега и т. д., но на всем протяжении тех последних полутора километров, когда ему пришлось в полной мере проявить эти качества, не было никакого элемента неожиданности, внезапности и в соответствии с этим не возникло никакого спроса на какие-либо находчивые, быстрые переключения. Обратное положение получилось во втором примере. Ни то действие, с которого атлет начал — прыжок с шестом, ни то, которым он закончил свое движение — сальто в воздухе, не были сами по себе трудными или непривычными для него. Вся трудность заключалась именно в том, чтобы быстро и правильно найти нужный выход из внезапного изменения обстановки.

Эта черта проявлений ловкости тоже нимало не случайна. При спокойном течении движения, свободном от каких-либо непредвиденностей, спроса на ловкость нет. Он возникает при всякого рода изменениях в окружающей обстановке, требующих искусного прилаживания к ним и правильных, бьющих в цель переключений своего движения. Чем быстрее, внезапнее, нечаяннее эти изменения и чем они при всем этом крупнее и значительнее, тем большая ловкость требуется для приспособления к ним.

Пока, например, боксер или фехтовальщик тренируется на болванке, наносимые им удары могут быть искусны, молниеносны, сильны, красиво сделаны, но никак не будут вязаться с ловкостью. Это качество выявится у обоих в полную меру их возможностей только в схватке с живым противником, где каждый миг полон неожиданностей и где иногда опоздать с правильною реакцией на сотую долю секунды — значит проиграть бой.

То же самое справедливо для игры в футбол, теннис, хоккей и т. д. Нельзя сказать: «он ловко бросил мяч ракеткой», но вполне правильно звучат слова: «он ловко отразил мяч». В последнем случае вся суть в полной невозможности предвидеть и за полсекунды, откуда и по какому направлению прилетит мяч.

Такие же быстрые и точные переключения в ответ на неожиданность имеют место во всякого рода увертываниях от настигающего партнера — в играх и от преследующего врага — в реальной жизни. Они же определяют успех ловких действий тогда, когда человек, вися, сорвался, но сумел метко ухватиться за другую опору; когда он, опередив другого, ловко перехватил вещь, брошенную не ему, и т.д. Кошка, которую держали на весу за все четыре лапы, спиной вниз и внезапно выпустили, успевает ловко перевернуться и упасть на лапы, даже в том случае, если ее уронили с высоты метра, т. е. если падение длилось меньше полусекунды. Хорошая собака ловко и безошибочно ловит пастью брошенный ей кусок, как бы и куда бы его ни бросили; морские львы столь же ловко ловят мяч кончиком своего носа. Все это — родственные между собой примеры для иллюстрации того свойства ловкости, которое мы сейчас определили и которое можно назвать ее экспромтностью.

В целом ряде движений и действий речь не идет о таких полных неожиданностях, но и в них требуется быстрое и точное приспосабливание движений к таким внешним явлениям, которые невозможно предусмотреть со всей точностью. Если жонглер подбрасывает мячи или тарелки, так что целые рои их кружатся в воздухе над его головой, то он не может предвидеть движения каждого из этих предметов со всей необходимой точностью и должен ни на миг не выпускать их из глаз; налицо — высокая марка ловкости. Если акробат балансирует на лбу высокий шест, на верхушке которого делает гимнастические упражнения мальчик, то акробат не в состоянии предвидеть ни тех сил, которые будут действовать на шест, ни того направления, по которому он начнет крениться. И в этом случае то, что он держит его строго вертикально, мгновенно выправляя каждый крен, есть опять бесспорное проявление ловкости.

Не легко ответить на вопрос: все ли случаи ловких движений и действий обязательно должны обладать этим свойством экспромтности? В целом ряде случаев, где она не бросается в глаза, она, несомненно, имеется, и даже в немалой мере. Ряд подобных примеров приводит известный физкультурный деятель и ученый Н. Г. Озолин. Во время прыжка в длину с разбега, казалось бы, неоткуда взяться неожиданностям. Однако если на соревновании общий подъем духа и мобилизация всех сил позволят прыгуну дать более сильный толчок, чем привычные по тренировкам, это неожиданно создаст более далекий и более продолжительный полет и потребует соответственного приспособительного переключения в движениях полетной фазы. При прыжке в высоту прыгуну случается уже в воздухе обнаружить, что планка несколько выше, чем он рассчитывал; если он находчив и ловок, то нередко ему удается переключить свои движения так, чтобы все-таки перейти через планку, не зацепив за нее. Почти нет такого реального движения, в котором бы не было этого элемента приспособительной переключав мост и к разным, хотя бы мелким, непредвиденностям, а это значит, что, помимо крупных золотых самородков выдающейся ловкости, она распылена повсюду и в мире наших повседневных движений, как золотой песок по дну реки.

Что делает ловкость?

Итак, к материалу, собранному нами о ловкости, прибавились две важные характеристические черты. Мы установили, что ловкость всегда обращена на внешний мир и что она всегда и везде экспромтна. Теперь попытаемся проникнуть глубже в ее внутренние свойства и отдать себе отчет в том, ЧТО она делает? ЧТО ею достигается?

Все те многочисленные примеры телесной и ручной ловкости, которые прошли перед, нашими глазами в этой книге, говорят прежде всего об одном. Ловкость — это способность справиться с двигательной задачей правильно. Ловкость требуется там, где возникшая перед нами двигательная задача обладает рядом осложнений, но во всех случаях предполагается, что, несмотря на эти осложнения, мы сумеем с ее помощью успешно, правильно решить эту задачу.

Что значит правильное выполнение движения? У этого понятия есть явственные качественная и количественная стороны.

Правильно сделанное движение — это движение, которое действительно приводит к требуемой цели, решает возникшую задачу. Правильное движение — это движение, которое делает то, что нужно. Такова качественная сторона определения.

Мы не считаем ловким медведя из басни, который вместо того, чтобы гнуть из дерева дуги, ломал их. Мы не назовем ловким того, кто возьмется выпрямить искривленный железный прут и оставит его полным выбоин и вмятин. Мы не наделим этою оценкой и фигуриста на коньках, который, грациозно и смело начав какую-нибудь фигуру, упадет в середине ее. Наоборот, искусному мастеру право называться ловким в работе дает в наибольшей степени не быстрота, не изящество, не какие-либо иные свойства его движений, а прежде всего то, что из-под его рук выходят прекрасно сработанные вещи.

Если этого нет, то и никакие другие качества движений ни к чему. Движение правильно тогда, когда оно безукоризненно подходит, для решения задачи, как ключ к соответственному замку, легко отпирающий этот замок. Ловкость заключается в том, чтобы уметь к каждому появившемуся перед нами замку скомбинировать безупречно подходящий ключ. Это свойство хорошо выражается словом «адекватность». У ловкого человека все движения безусловно адекватны вызвавшим их задачам.

Количественная сторона правильности движений, выражается в их точности. Мы уже видели, что скудный репертуар движений уровня мышечно-суставных увязок (В) не допускает для себя мерки точности: в его составе нет и движений, принадлежащих к разряду ловких. Что касается более высоких уровней построения, то невозможно представить себе в них ни одного движения, лишенного точности и меткости, которое при этом было бы ловким. Свойство это — настолько важный элемент ловкости, что целому ряду движений, даже ничем не замечательных по части приспособления к неожиданностям, легко пристает название ловких, если они блестяще точны. Разве вы не наделите эпитетом «ловкий» меткий, точный укол иглой в назначенную точку? Или безошибочно меткий бросок мячом в самый центр цели? Или движение акробата, верно уловившего ту сотую долю секунды, когда ему следует сорваться со своей трапеции, чтобы повиснуть на руках у стремительно несущегося к нему на своей качели партнера? Разве не в точности три четверти всего секрета движений жонглера? Чем другим, как не точностью, поражают движения ловкого фокусника?