Абрамова Г. С. - Возрастная психология

Я было в постоянном напряжении, испытывая на себе всю противоречивость своей же жизни, где было место - бессознательному Оно и было место высшему, идеальному Сверх-Я. Оно и Сверх-Я таинственны и недоступны как глубина океана и высота небес. Где-то между ними протекает обыденная жизнь Я, которая не разрушается от перегрузок погружения в глубину или восхождения к вершинам, Я надо научиться жить на своем уровне, определив его с помощью защитных механизмов.

Такая картина понимания З.Фрейда у меня была долгое время, она стала существенно меняться, когда я прочитала многие из его текстов, но главное осталось - осталось чувство, что Фрейд пытался найти ключи к пониманию страданий живых людей, с которыми он, как врач, имел дело. Они для него не были отстраненными испытуемыми, они его пациенты, они (их здоровье) зависели от того, что сделает с ними З.Фрейд, как он сумеет понять то, что с ними происходит.

З.Фрейд отвечал за здоровье своих пациентов, когда люди становились ими, он воспринимал их реально, во всей полноте их жизни, как сам ее чувствовал и понимал.

Этого не требовалось от психологов-экспериментаторов, проводивших формирование в соответствии со своими гипотезами. Психология для меня стала приобретать более человеческое лицо, в ней было уже место не только психическим функциям - памяти, вниманию, мышлению, ощущению, восприятию, воображению, а чему-то более сложному сверхсложному.

Тем удивительнее было читать работы людей, которые называли себя психоаналитиками и учениками Фрейда, работы, в которых человеческое в человеке - его творчество - сводилось к сексуальности. Чего-то не хватало в их анализе, он был слишком прост и поверхностен. Сегодня я бы сказала, что в нем не было самого З.Фрейда - того, который есть в его собственных текстах.

Только сегодня я отчетливо понимаю, что теорию нельзя заимствовать, - она продукт и процесс творчества человека ее создающего, то, что осталось от теории в его текстах только маленькая толика того, что думал, чувствовал он на самом деле.

Когда я сейчас думаю о том, сколько написано книг и статей о З.Фрейде и его учении (очень-очень много), о самой жизни З.Фрейда, я понимаю, что таких книг будет все больше, так как современная психология все равно не может (пока?) зафиксировать и объяснить тайну Я. Ту тайну, которая связана в нашем сознании со знакомыми каждому с детства словами любовь,совесть,вера.

З.Фрейд, по-моему, показал, что ключи для разгадки тайны можно найти, можно, используя их, подойти к ней. Но у тайны Я оказалось одно важное свойство - чем ближе к ней приближались, тем заметнее она меняла свой облик, - найденный ключ уже не годился. Вот и думается, что столь многочисленные толкования и понимания З.Фрейда и его идей похожи на поход толпы за тайной, и при этом используется одна карта на всех, но в процессе движения карта меняется и очень быстро. Толпа может не заметить этого.

Эта карта менялась и в руках самого З.Фрейда - он переживал тупики и озарения в своем понимании психического.

Сегодня, когда его имя и идеи доступны многим в весьма упрощенной и безличной форме, у них возникает то отношение к этим идеям, которое они сами могут выработать. Уверена, что оно будет далеко не тем, каким оно было у З.Фрейда, а это очень много значит. Иногда гораздо больше, чем думает об этом сам человек, слепо доверяя своим мыслям, подавляя естественные чувства или, наоборот, полностью доверяя только своим влечениям и чувствам и отказываясь слушать голос собственного разума.

Это тот самый парадокс психологии, что познающий ее делает это так, как Он (а не кто-то другой) это умеет, как это ему дано в качествах его (исследователя) Я.

Современная психология для меня сегодня по-прежнему часто выглядит набором формально-логических рассуждений о предмете психологии.

В свое время благодаря работам 3. Фрейда наука стала выглядеть по-другому, она шла от страданий живых людей и стремилась облегчить эти страдания, понимая их причину.

Поичиной оказалось несовершенсгво человека, его зависимость самого себя. Зависимость, которую он мог преодолеть и с помощью другого. И этим другим оказывался ученый.

На какое-то время показалось, что в поиске путей преодоления страданий человека и есть смысл теорий науки (я уже говорила, что примерно через десять лет столкнулась и с другими причинами, вызывающими страдания моих современников). Но это как-то не соответствовало чувству, с детства звучащему в словах: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать», «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

Ни З.Фрейд, ни другие люди, о которых я к тому времени уже слышала или читала, не объяснили этого. Человек казался мне в научных текстах вообще исчезнувшим, их стало трудно читать - эксперименты по анализу детьми слова и подобное им не вызывали ничего, кроме ужаса от невозможности увидеть суть происходящего в них в целом; вопрос о том, зачем все это нужно, исчезал, так как в ходе экспериментов всегда подтверждалась гипотеза, которую мудрый исследователь так точно сумел сформулировать.

Я бесконечно благодарна судьбе за встречу с В.В.Давыдовым, Э.В.Ильенковым, В.П.Зинченко, М.К.Мамардашвили, я была их студенткой. Сейчас, через двадцать лет после моего ученичества, я могу оценить то, что они делали и сделали для психологии. Они не дали ей умереть от собственного оптимизма в то время, когда «идеи партии торжествовали», думаю, что не дадут умереть и сейчас, когда торжествуют другие идеи.

Во время тех живых встреч, а потом через книги и статьи, я все больше понимала не только сложность их работы в идеологизированной науке, но и их мужество не упрощать проблему сущности человека для нас, их учеников. Мыслить о мысли можно, потому что человек не есть мысль. Значит, в отношениях между людьми есть нечто позволяющее мыслить о мысли.

Это потом, через много лет сам В.П.Зинченко написал о проблеме Богочеловека в психологии, сделав ее как бы легально названной, а тогда, в 1989 г., он впервые говорил на Всесоюзном съезде психологов о других принципах психологии, и я, слушая его, замирала от ожидания - скажет ли он слово «Бог». Тогда я его не услышала, но узнала, как узнавала его и в собственных рассуждениях о том, что идеальное (идеал, ценность) приходит к человеку особым путем, по крайней мере мне этот путь не назвать сегодня иначе как путем откровения.

Идею можно внедрять насильно, идеал - нельзя. Нужна особая работа человека, чтобы он создал идеал, и ей есть название - это любовь к Богу, нужна только сила, чтобы заставить человека следовать идее, но сила иссякнет и путь прекратится.

Работа по созданию идеала обладает бесконечным потенциалом энергии. Вот поэтому человек формирующий - и похож на дрессировщика с кнутом, а человек, созидающий и воплощающий идеал, - похож только на самого себя, ему не нужен кнут (и пряник тоже), он сам оказывает воздействие такого же качества, как свет на тьму. Примеры этому многочисленны в жизни великомучеников и святых. Тьма обладает, как и свет, своей силой и энергией, своим конкретным воплощением, люди давно знают об этом и говорят о Добре и Зле.

Психология обходила и обходит эту тему, заменяя ее чем угодно, словно эти два понятия не содержат в себе метафизического смысла существования человека.

Мне сейчас становится неуютно, когда коллеги с легкостью говорят о том, что «самоуважение и самоутверждение главные качества человека», но надо научить его (человека) находить путь к успеху. И вот закрывается та сторона жизни души, которая есть экзистенция, а остается лишь идея о ней.

Трудно признаться, что наши (мои тоже) мысли о реальности своей жизни еще не есть она сама. «Я думаю, а на самом деле...». Трудно признать себя - профессионала - не носителем истины, а лишь другим человеком, который сам движется к собственной сущности с большим трудом. Идея духовной помощи другому соблазнительна как никакая, особенно когда выражается высокими словами. Но! Я много раз вспоминала В.Франкла, когда работала и работаю с людьми. Вспоминала его слова о том, что же такое человек? «Это существо, постоянно принимающее решения, что оно такое. Он то самое существо, которое изобрело газовые камеры, но это и то существо, которое шло в эти газовые камеры с гордо поднятой головой и молитвой на устах».

За человека нельзя принять решения о том, что он такое, это будет подобно изобретению газовой камеры. За человека, если он называет себя ученым, никто не скажет об относительности истины, которую он познал, или считает, что познал. Он отвечает перед совестью за свои поиски истины, какими бы опасными или безопасными они ни были. Его путь к собственной совести является не менее важным, чем путь к истине, а поступки по совести не менее трудными, чем упорное отстаивание найденной истины.

Духовная помощь отличается от помощи психологической, как сущность человека отличается от проявлений его Я.

Духовная помощь может быть понята как помощь в обретении человеком совести, свободы, ответственности, веры и любви к Богу. Насколько она возможна под влиянием другого человека?

Существование множества различий и возникновение новых показывают, что люди нуждаются в них. Сколько бы психологических теорий ни было на свете, они не могут пройти мимо факта духовной работы человека. Чем она может быть вызвана? Какова в ней роль другого человека?

Мне эти вопросы отчасти кажутся риторическими.

Практика моей работы с людьми, сопоставляемая с данными доступных для меня исследований, позволяет говорить о том, что человек, задающий вопросы о собственной экзистенции, готов к переживанию религиозных чувств или уже переживает их, испытывая перед ними страх неизвестности.

Ему только нужен его собственный символ, позволяющий ему же общаться с Богом. Будет это символ какой-то существующей религии или он создаст свой собственный - это уже неважно.

Дело помощи человеку не в привлечении его к какому-то верованию, учению, а в том, чтобы дать предметное содержание, соответствующее тем феноменам, которые проявились у него в трансцендентальном акте. Таким предметным содержанием, способствующим проявлению в человеке его экзистенции - его веры и любви, - может быть в принципе любой предмет, который выполняет роль языка религиозности человека.

Через этапы языка и может осуществляться духовная помощь человеку как понимание его языка другими людьми.

Такой прорыв в трансцендентальность описан в рассказе Л.Андреева «Жизнь Василия Фивейского», где его герой, пройдя немыслимые для человека страдания, произносит свое «Верую!», обращенное к небесам, со страстью, доступной немногим.

В работе с отношением человека к жизни, когда сам факт его же собственного отношения (как им осуществляемого и ему же подвластного) становится прорывом в реальность психического, в его свойства, становится очевидным и другое экзистенциальная пустота порождена отчуждением от собственной жизни. Это не только массовое явление, это и главное содержание страданий моих современников. Отчасти поэтому такую силу приобретают обещания скорого счастья, идущие от нечистых на помыслы праведников, обещающих за плату взять на себя организацию чьей-то экзистенции.

Все же у любого человека есть выбор - через свое страдание пройти свой путь или за деньги получить возможность самовыражения, и при этом пережить свою слабость и бессилие как ценность с точки зрения мудрого Великого Инквизитора, охраняющего доступ к нашей любви и совести.

Недаром говорит народная мудрость, что где власть, там и сласть. «Сласть» - наслаждение сильного, владеющего душой слабого, отдавшего ему это свое единственное достояние за свои же собственные деньги. Сегодня в газете было рекламное объявление еще одной провидицы.

Скоро придет конец XX веку - страшному властью инквизиторов всех мастей, умело делающих свое дело. Каким он будет, XXI век? Как-то оценятся в нем усилия людей по поиску собственной экзистенции?

Глава 7. О жизни и смерти

- Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь.

К.И.Чуковский, «От двух до пяти» ...ибо исследование и размышление влекут нашу душу за пределы нашего бренного «я», отрывают ее от тела а это и есть некое предвосхищение и подобие смерти; короче говоря, вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти.

Монтень,«Опыты» Я уже давно мертвая. Меня жизнь бьет, а я боли не чувствую. Мне все безразлично.

(из разговора с Мариной П., 18 лет) Уронили Мишку на пол, Оторвали Мишке лапу.

Все равно его не брошу, потому что он хороший.

А.Барто Я очень долго сомневалась, нужно ли включить эту тему в книгу так открыто, как заявлено в названии главы. Было много «за» и не менее много «против». «За» в целом сводились к банальному утверждению, что смерть неизбежно присутствует в жизни, и от этого никуда не уйти. «Против» было этического толка - может быть, не стоит, говоря о развитии, сразу же упоминать о его естественном земном завершении, может быть, это разрушит и без того хрупкий для многих читателей оптимизм. Но хотелось сохранить в тексте возможность обсуждения этой темы, и я оставила эту главу.

Думаю, что в индивидуальной жизни человека - в его онтогенезе - встреча с феноменом смерти связана с появлением в картине мира важнейшего ее качества - Времени. Время становится осязаемым, физически присутствующим в виде преобразований свойств живого в неживое. Мертвый человек, мертвый жук, мертвая собака, мертвый цветок останавливают для ребенка время, делают его измеряемым самой глобальной единицей - единицей жизни - смерти, обозначающей начало и конец.

Поисками начала и конца явления ребенок занят в знаменитом возрасте от 3 до 5 лет, возрасте «почемучек» (о нем подробно речь впереди). Роковые для взрослых вопросы:

- Кто родил маму первого человека? (3 г. 2 мес. - из дневниковых записей. - А. Г.) _ Что было, когда ничего не было? (4,3 г. - из дневниковых записей.-^. Г.) - Кто придумал смерть? (4,2 г. - из дневниковых записей.-^. Л В них присутствует ориентация нормально развивающегося здорового ребенка на самые общие параметры психической реальности; хотелось бы, не мудрствуя лукаво, назвать их естественными для языка словами - на параметры жизни и смерти,начала и конца.

В известном смысле, задавая эти вопросы, ребенок занимает позицию творца мира, не только своего, а мира вообще, переживая свою непосредственную причастность к феноменам жизни и смерти.

Вопросы и их направленность у 3-5-летнего ребенка - показатель уже достаточно долгого онтогенетического пути, на котором встречи с феноменом жизни и смерти были неоднократно, причем сам ребенок мог быть создателем этих свойств, разрушая или созидая живое, разрушая или сохраняя созданное другими и им самим.

Не прибегая к длинной череде доказательств, ограничусь одним наблюдением: зимний парк, только что выпал снег.

Дети с увлечением делают снеговика. Всю их работу от начала до конца внимательно наблюдает малыш 1,5-2-х лет. Работа закончена, дети отошли от снеговика. Малыш деловито подходит к нему и пинает, толкает его что есть силы, получая явное удовольствие от содеянного.

Аналогичная ситуация: до смешного похожие снеговики, до смешного похожие комбинезоны на малышах. Но тут другой ребенок, такой же маленький, такой же внимательный к действиям старших детей, нагибается, двумя руками очень неловко берет снег и пытается прилепить его к фигуре снеговика - помогает.

Кто и когда уже научил одного - разрушать, а второго строить? Сколько их, таких фактов, когда один кроха хлопочет помогая, заботясь, охраняя, а другой такого же возраста - ломает, портит, пачкает, словно не замечая присутствия другого человека в предметах, да и вообще в его собственной жизни.

Читаю психологические и философские книги о характере человека. Соглашаюсь с тем, что «да», есть у человека устойчивые качественные характеристики, вижу их в людях, пытаюсь понять их происхождение... и не понимаю... Пытаюсь применять к анализу поведения человека понятие «философия жизни», которое конкретизируется в переживаниях ценности его жизни, ценности жизни другого человека, ценности жизни вообще, а также в другом ряде переживаний - ответственность за жизнь, за живое, переживания по поводу источников своей жизни, источников собственной силы...

Не думаю, что нашла какое-то единственно верное объяснение, но оно позволило построить гипотезу, уточнять и проверять ее через наблюдение и исследование закономерностей индивидуальной жизни.

Суть гипотезы в следующем: с момента рождения ребенок сталкивается с конкретными формами «философии жизни», задающими границы между жизнью и смертью, задающими границы между живым и неживым через переживание боли боли своей и боли чужой. Философия жизни, которую несут ребенку взрослые люди, через их отношение к боли - первому признаку живого - задают для ребенка вектор приложения его силы, вектор проявления его силы, которой будет оказано сопротивление со стороны другого, в том числе и со стороны собственного тела ребенка (ложка не полезет в рот, а поднять себя за собственные волосы вряд ли удастся).

Переживание боли не обязательно связано с внешними изменениями другого, поэтому от ребенка требуется ориентация на собственное усилие (силу воздействия), которое должно быть соразмерено со свойствами другого, чтобы не разрушить его и свое собственное тело тоже.

Естественно, это только гипотеза, гипотеза о возможном переживании боли как критерии своего воздействия на другого, как критерии наличия живого.

Доказательства, подтверждающие, по-моему, право гипотезы на существование нахожу в патопсихологии и психиатрии', где нечувствительность к боли, отсутствие ориентации на состояние другого человека квалифицируются как признаки душевного нездоровья, а отсутствие переживаний границ собственного тела и его возможностей также рассматриваются как психопатология.

Словно Здоровье и Болезнь, Добро и Зло проявляются как отношение к Жизни и Смерти в человеческих типах биофильской и некрофильской ориентации, описанных Э.Фроммом2.

Любовь к живому и любовь к мертвому - крайние проявления человеческого в человеке. Что это?

Это и факты жизни, узнаваемые уже в младенческих движениях, в подростковом вандализме, в стяжательстве и накопительстве в старости, в страхе перед новым у пожилого человека ' См., например: Башина В.М. Ранняя детская шизофрения. - М., 1989.

тысяче фактов из судеб людей, которые приходили и приходят ко мне на прием. Это и попытка размышления о чем-то тоудно уловимом, что присутствует в различиях между людьми.

Остановлюсь пока на этом. Ясно, что сама жизнь во всем ее бесконечном разнообразии ограничена смертью. «Философия жизни», как жизнеутверждение или жизнеотрицание, составляет основу переживания феномена времени жизни, феномена силы жизни - наличие жизненной энергии и ее направленности. Человек встречается с ним как со своими возможностями сопротивления другому, сила этого сопротивления рождает боль. Через сопротивление, через боль (свою боль) ребенок приходит к переживанию несоответствия себя и другого, к переживанию начала и конца как неизбежных характеристик любого явления.

Вернусь к понятию обратимости - именно с ним, во всей полноте, сталкивается ребенок, переживая боль как обратную связь, идущую от факта собственного существования, - боль, преобразующую действие, фиксирующую переживание, уточняющую образ, изменяющую все проявления психической реальности.

Обратная связь, обратимость - боль как преобразованная сила, как преобразованная энергия обращает человека к ее источнику, то есть к самому себе. Боль в предельно ясной форме позволяет разграничить источник боли и ее содержание - переживание боли: «Мне больно от» и «я болею». Таким образом обозначается граница физической реальности тела человека и граница психической реальности, их несоответствие другим видам реальностей. Протяженность психической реальности за пределы физического тела человека выделяется тоже через феномен боли, через переживание присутствия другого человека как фактора, преобразующего активность, трансформирующего ее до боли со всеми ее проявлениями: